Неточные совпадения
— Кричит: продавайте лес, уезжаю за границу! Какому черту я продам, когда никто ничего не знает, леса мужики жгут, все — испугались… А я — Блинова боюсь, он тут затевает что-то против меня, может быть, хочет голубятню поджечь. На днях в манеже был митинг «Союза русского
народа», он там орал: «Довольно!» Даже
кровь из носа потекла у идиота…
Англичане — наиболее отвечают понятию нация, это
народ одной
крови, крепко спаянный этим единством в некую монолитную силу, которая заставляет работать на нее сотни миллионов людей иной
крови.
Почти не оставалось сил у русского
народа для свободной творческой жизни, вся
кровь шла на укрепление и защиту государства.
Великие жертвы понес русский
народ для создания русского государства, много
крови пролил, но сам остался безвластным в своем необъятном государстве.
Религия германизма сознает германский
народ той единственной чистой арийской расой, которая призвана утверждать европейскую духовную культуру не только усилиями духа, но также
кровью и железом.
В Европе восстает
народ на богатых уже силой, и народные вожаки повсеместно ведут его к
крови и учат, что прав гнев его.
Щель, сделавшаяся между партером и актерами, прикрытая сначала линючим ковром ламартиновского красноречия, делалась больше и больше; июньская
кровь ее размыла, и тут-то раздраженному
народу поставили вопрос о президенте. Ответом на него вышел из щели, протирая заспанные глаза, Людовик-Наполеон, забравший все в руки, то есть и мещан, которые воображали по старой памяти, что он будет царствовать, а они — править.
Из протестантизма они сделали свою религию — религию, примирявшую совесть христианина с занятием ростовщика, — религию до того мещанскую, что
народ, ливший
кровь за нее, ее оставил. В Англии чернь всего менее ходит в церковь.
Рана, нанесенная ему своими,
кровью спаяла его с
народом.
Эх ты, Марьюшка,
кровь татарская,
Ой ты, зла-беда христианская!
А иди, ино, по своем пути —
И стезя твоя и слеза твоя!
Да не тронь хоть народа-то русского,
По лесам ходи да мордву зори,
По степям ходи, калмыка гони!..
Культура привилегированного слоя стала возможной благодаря поту и
крови, пролитым трудовым
народом.
Возникнет рать повсюду бранна,
Надежда всех вооружит;
В
крови мучителя венчанна
Омыть свой стыд уж всяк спешит.
Меч остр, я зрю, везде сверкает;
В различных видах смерть летает,
Над гордою главой паря.
Ликуйте, склепанны
народы;
Се право мщенное природы
На плаху возвело царя.
— Матушка наказывала… Своя
кровь, говорит, а мне все равно, родимый мой. Не моя причина… Известно, темные мы люди, прямо сказать: от пня
народ. Ну, матушка и наказала: поди к брату и спроси…
То Арапов ругает на чем свет стоит все существующее, но ругает не так, как ругал иногда Зарницын, по-фатски, и не так, как ругал сам Розанов, с сознанием какой-то неотразимой необходимости оставаться весь век в пассивной роли, — Арапов ругался яростно, с пеною у рта, с сжатыми кулаками и с искрами неумолимой мести в глазах, наливавшихся
кровью; то он ходит по целым дням, понурив голову, и только по временам у него вырываются бессвязные, но грозные слова, за которыми слышатся таинственные планы мировых переворотов; то он начнет расспрашивать Розанова о провинции, о духе
народа, о настроении высшего общества, и расспрашивает придирчиво, до мельчайших подробностей, внимательно вслушиваясь в каждое слово и стараясь всему придать смысл и значение.
Бил… бил, оба в
крови мы стали; он, наконец, караул начал кричать; прибежал
народ, связали нас обоих…
В лесу, одетом бархатом ночи, на маленькой поляне, огражденной деревьями, покрытой темным небом, перед лицом огня, в кругу враждебно удивленных теней — воскресали события, потрясавшие мир сытых и жадных, проходили один за другим
народы земли, истекая
кровью, утомленные битвами, вспоминались имена борцов за свободу и правду.
— И казни ему не было, никакой! — глухо сказал Рыбин. — А надо бы его казнить, — вывести на
народ и разрубить в куски и мясо его поганое бросить собакам. Великие казни будут
народом сделаны, когда встанет он. Много
крови прольет он, чтобы смыть обиды свои. Эта
кровь — его
кровь, из его жил она выпита, он ей хозяин.
— Идут в мире дети наши к радости, — пошли они ради всех и Христовой правды ради — против всего, чем заполонили, связали, задавили нас злые наши, фальшивые, жадные наши! Сердечные мои — ведь это за весь
народ поднялась молодая
кровь наша, за весь мир, за все люди рабочие пошли они!.. Не отходите же от них, не отрекайтесь, не оставляйте детей своих на одиноком пути. Пожалейте себя… поверьте сыновним сердцам — они правду родили, ради ее погибают. Поверьте им!
— Вот, Степан, гляди! Варвара Николаевна барыня добрая, верно! А говорит насчет всего этого — пустяки, бредни! Мальчишки будто и разные там студенты по глупости
народ мутят. Однако мы с тобой видим — давеча солидного, как следует быть, мужика заарестовали, теперь вот — они, женщина пожилая и, как видать, не господских
кровей. Не обижайтесь — вы каких родов будете?
Степан никогда не имел уважения к начальству, но теперь он вполне убедился, что всё начальство, все господа, все, кроме царя, который один жалел
народ и был справедлив, все были разбойники, сосущие
кровь из
народа.
— Господствует учение энциклопедистов… подкопаны все основания общественные, государственные, религиозные… затем
кровь… безурядица. Что можно было из этого предвидеть?.. Одно, что
народ дожил до нравственного и материального разложения; значит, баста!.. Делу конец!.. Ничуть не бывало, возрождается, как феникс, и выскакивает в Наполеоне Первом. Это черт знает что такое!
Здесь
народу встречается еще меньше, женщин совсем не видно, солдаты идут скоро, по дороге попадаются капли
крови и непременно встретите тут четырех солдат с носилками и на носилках бледно-желтоватое лицо и окровавленную шинель.
— Люди московские! — сказал тогда Иоанн, — вы узрите ныне казни и мучения; но караю злодеев, которые хотели предать врагам государство! Плачуще, предаю телеса их терзанию, яко аз есмь судия, поставленный господом судити
народы мои! И несть лицеприятия в суде моем, яко, подобно Аврааму, подъявшему нож на сына, я самых ближних моих на жертву приношу! Да падет же
кровь сия на главу врагов моих!
Не может этого быть: не может быть того, чтобы мы, люди нашего времени, с нашим вошедшим уже в нашу плоть и
кровь христианским сознанием достоинства человека, равенства людей, с нашей потребностью мирного общения и единения
народов, действительно жили бы так, чтобы всякая наша радость, всякое удобство оплачивалось бы страданиями, жизнями наших братий и чтобы мы при этом еще всякую минуту были бы на волоске от того, чтобы, как дикие звери, броситься друг на друга,
народ на
народ, безжалостно истребляя труды и жизни людей только потому, что какой-нибудь заблудший дипломат или правитель скажет или напишет какую-нибудь глупость другому такому же, как он, заблудшему дипломату или правителю.
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той
кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего
народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того
народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
«Собираться стадами в 400 тысяч человек, ходить без отдыха день и ночь, ни о чем не думая, ничего не изучая, ничему не учась, ничего не читая, никому не принося пользы, валяясь в нечистотах, ночуя в грязи, живя как скот, в постоянном одурении, грабя города, сжигая деревни, разоряя
народы, потом, встречаясь с такими же скоплениями человеческого мяса, наброситься на него, пролить реки
крови, устлать поля размозженными, смешанными с грязью и кровяной землей телами, лишиться рук, ног, с размозженной головой и без всякой пользы для кого бы то ни было издохнуть где-нибудь на меже, в то время как ваши старики родители, ваша жена и ваши дети умирают с голоду — это называется не впадать в самый грубый материализм.
«В продолжение 20 лет все силы знания истощаются на изобретение орудий истребления, и скоро несколько пушечных выстрелов будет достаточно для того, чтобы уничтожить целое войско. [Книга эта издана год тому назад; за этот год выдумали еще десятки новых орудий истребления — новый, бездымный порох.] Вооружаются не как прежде несколько тысяч бедняков,
кровь которых покупали за деньги, но теперь вооружены поголовно целые
народы, собирающиеся резать горло друг другу.
Вся история учит нас, что то сделано этим, что нужна
кровь, чтобы ускорить и закрепить единение
народов.
Панин, заметя, что дерзость Пугачева поразила
народ, столпившийся около двора, ударил самозванца по лицу до
крови и вырвал у него клок бороды.
Если вы устремитесь прежде всего на уничтожение вредно действующих причин от холода и голода, тогда надо будет лечить не
народ, а некоторых других особ, из которых каждой надо будет или выпустить
крови от одной пятой до шестой части веса всего тела, или же подвесить их каждого минут на пятнадцать на веревку.
Ведь еще никогда в нашей стране не было образованных людей, связанных с массою
народа родством
крови…
— Шайка русских разбойников или толпа польской лагерной челяди ничего не доказывают. Нет, Алексей: я уважаю храбрых и благородных поляков. Придет время, вспомнят и они, что в их жилах течет
кровь наших предков, славян; быть может, внуки наши обнимут поляков, как родных братьев, и два сильнейшие поколения древних владык всего севера сольются в один великий и непобедимый
народ!
Пятьдесят лет ходил он по земле, железная стопа его давила города и государства, как нога слона муравейники, красные реки
крови текли от его путей во все стороны; он строил высокие башни из костей побежденных
народов; он разрушал жизнь, споря в силе своей со Смертью, он мстил ей за то, что она взяла сына его Джигангира; страшный человек — он хотел отнять у нее все жертвы — да издохнет она с голода и тоски!
— Вы не жизнь строили — вы помойную яму сделали! Грязищу и духоту развели вы делами своими. Есть у вас совесть? Помните вы бога? Пятак — ваш бог! А совесть вы прогнали… Куда вы ее прогнали? Кровопийцы! Чужой силой живете… чужими руками работаете! Сколько
народу кровью плакало от великих дел ваших? И в аду вам, сволочам, места нет по заслугам вашим… Не в огне, а в грязи кипящей варить вас будут. Веками не избудете мучений…
— Покуда в руках нашего правительства есть солдаты, полиция, шпионы, оно не уступит
народу и обществу своих прав без боя, без
крови, мы должны помнить это!
— Я вижу твое восхищение! — холодно возразил ей брат; — скоро! мы довольно ждали… но зато не напрасно!.. Бог потрясает целый
народ для нашего мщения; я тебе расскажу… слушай и благодари: на Дону родился дерзкий безумец, который выдает себя за государя…
народ, радуясь тому, что их государь носит бороду, говорит как мужик, обратился к нему… Дворяне гибнут, надобно же игрушку для
народа… без этого и праздник не праздник!.. вино без
крови для них стало слабо. Ты дрожишь от радости, Ольга…
Однажды дошли как-то эти слухи до Бориса Петровича: «вздор, — сказал он, — как это может быть?..» Такая беспечность погубила многих наших прадедов; они не могли вообразить, что
народ осмелится требовать их
крови: так они привыкли к русскому послушанию и верности!
В семье Гудала плач и стоны,
Толпится на дворе
народ:
Чей конь примчался запаленный
И пал на камни у ворот?
Кто этот всадник бездыханный?
Хранили след тревоги бранной
Морщины смуглого чела.
В
крови оружие и платье;
В последнем бешеном пожатье
Рука на гриве замерла.
Недолго жениха младого,
Невеста, взор твой ожидал:
Сдержал он княжеское слово,
На брачный пир он прискакал…
Увы! но никогда уж снова
Не сядет на коня лихого!..
Народ — хохол, не такой
крови, как Михайло Антонов, а — полупольской, полутатарской.
Знали мы только, что турку бить идем, потому что он много
крови пролил. И хотели побить турку, но не столько за эту, неизвестно чью пролитую
кровь, сколько за то, что он потревожил такое множество
народа, что из-за него пришлось испытывать трудный поход («которую тысячу верст до него, поганого, тащимся!»); билетным солдатам побросать дома и семьи, а всем вместе идти куда-то под пули и ядра. Турка представлялся бунтовщиком, зачинщиком, которого нужно усмирить и покорить.
Видел я её, мать мою, в пространстве между звёзд, и как гордо смотрит она очами океанов своих в дали и глубины; видел её, как полную чашу ярко-красной, неустанно кипящей, живой
крови человеческой, и видел владыку её — всесильный, бессмертный
народ.
И вот со степи татары подошли, но не нашлось в князьях воителей за свободу народную, не нашлось ни чести, ни силы, ни ума; предали они
народ орде, торговали им с ханами, как скотом, покупая за мужичью
кровь княжью власть над ним же, мужиком.
Когда видел
народ, что дети, вспоённые
кровью его, — враги ему, терял он веру в них, то есть — не питал их волею своею, оставлял владык одинокими, и падали они, разрушалось величие и сила их царств.
Меж тем летят за годом годы,
Готовят мщение
народы,
И пятый год уж настает,
А
кровь джяуров не течет.
В начале греческой поэзии видим мы, правда, взбалмошных Менелаев и Агамемнонов да сладострастных Парисов, из-за которых
народы проливают
кровь свою; но во время высшего развития греческой цивилизации являются и Аристофановы поселяне.
Это ожидание чуда — точно в
крови у всего русского
народа.
Народ страдает,
кровь отмщенья просит,
На небо вопиет.
Здесь лилась священная
кровь твоя, здесь призываю небо и тебя во свидетели, что сердце мое любит славу отечества и благо сограждан, что скажу истину
народу новогородскому и готова запечатлеть ее моею кровию.
Вы повинуетесь — ибо
народ всегда повиноваться должен, — но только не священной
крови Рюрика, а купцам богатым.
Цирельман хотел ответить утвердительно. Ему приходилось стрелять раньше на сцене, убивая себя и других актеров холостыми зарядами. Но тотчас же ему вспомнились слухи о том, как Файбиш убил солдата, и в нем шевельнулся ужас, вместе со свойственным всему еврейскому
народу наследственным отвращением к
крови.